Материал на основании анализа статьи Альфреда Штайнхерра.
Штайнхерр читает «Фауста» Гете как большой рассказ о модерности (эпоха XVI-XIX вв., заложившая основу современному обществу) и деньгах: не только о монетах и рынках, а о том, как денежные отношения меняют людей, власть, природу и политику. Фауст у Гете — зрелый ученый, «между верой и наукой», который добился многого, но так и не нашел ни смысла, ни радости. Он сомневается в «вечном блаженстве» и потому легко идет на сделку с Мефистофелем: готов обменять свою душу на «полноту земного опыта», пока не произнесет роковое «Мгновенье, повремени». Штайнхерр видит в этом фигуру современного человека, который ставит на удовольствие, успех, знание и обладание, не будучи уверен в жизни после смерти. В отличие от марксистского акцента на производственных отношениях, в «Фаусте» движущей силой становится желание присвоить — «знание, вещи, других людей» — и насладиться ими. Модерность у Гете — это мощный импульс к открытию и улучшению человеческого положения, но он постоянно грозит превратиться в жадность, тщеславие, распущенность и насилие.
Стратегия Мефистофеля проста: чтобы приковать Фауста к земному, нужно вовлечь его в страсть, а затем дать деньгам сделать свое дело. Гретхен — бедная, благочестивая девушка, для которой ухаживания знатного господина невозможны в привычных социальных рамках. Переломный момент — шкатулка с жемчугом и золотыми украшениями, подкинутая Мефистофелем. Это тонкая форма подкупа: вместо прямого «золотого подношения» — подарки, которые выглядят романтично, но по сути выполняют ту же функцию. Гретхен прекрасно понимает их стоимость и одновременно чувствует восторг и тревогу. В ее знаменитых словах деньги прямо названы критерием ценности в мире: «На золото все рвется, на золоте все держится… горе нам, бедным». Для Штайнхерра здесь важно, что Гете расширяет стандартное экономическое представление о деньгах. Помимо средства обмена, меры стоимости и средства сбережения, деньги у него — еще и социально-психологическая сила: власть над людьми, способ «оценивать» человеческую жизнь и источник самоуважения. Подарок воспринимается Гретхен как подтверждение ее собственной значимости и серьезности намерений Фауста: «деньги говорят», независимо от того, о добрых или дурных делах идет речь. То, что именно Мефистофель крадет драгоценности и использует их для сексуального соблазнения, Гете подает почти как универсальный сюжет: так происходило и будет происходить в политике, шоу-бизнесе, любой сфере власти.
Однако во второй части «Фауста» перспектива радикально расширяется: действие переносится в империю, разоренную войнами и расточительством двора, где казна пуста, армия бунтует, народ обнищал. Это очевидная аллюзия на европейские государства эпохи Наполеона. Именно здесь деньги становятся самостоятельным действующим лицом благодаря изобретению бумажной валюты. Мефистофель, теперь в роли «бизнес-партнера» Фауста, видит корень проблемы так же ясно, как любой макроэкономист: «Везде чего-то не хватает, а здесь не хватает денег». Пока денежная масса привязана к запасам золота и серебра, ее трудно расширять: «золото в фундаменте стен и в жилах гор», но, чтобы его добыть, нужен тяжелый труд. Дьявольская гениальность Мефистофеля в том, что он предлагает обойти этот барьер: выпустить бумажные знаки, якобы обеспеченные «золотом в земле». Бумага стоит дешево, удобна в обращении, а главное — ее можно печатать почти без ограничений, пока сохраняется вера в невидимое обеспечение. Чтобы укрепить доверие, Мефистофель добивается подписи императора на денежных «расписках»: «Кто владеет этой записью, тому причитается тысяча крон. В залог — несметные сокровища, зарытые в земле империи». Сам император плохо понимает, что происходит, и поздно ужасается: «Я чую преступление, чудовищный обман. Кто подделал мое имя?» — но механизм уже запущен, деньги разошлись по стране, а народ в восторге. На первом этапе все выглядит как экономическое чудо. Новые банкноты охотно принимают, их меняют на золото и серебро почти по номиналу, а город, недавно казавшийся «полумертвым», вдруг оживает. Штайнхерр подчеркивает, насколько тонко Гете схватывает стартовый эффект несдерживаемой драгметаллами денежной эмиссии: рост спроса и производства, ускорение обращения денег, ощущение легкости и праздника. В одной из сцен описывается, как «половина мира» думает только о том, чтобы «сытно поесть», а другая — чтобы блеснуть новыми нарядами. В то же время Мефистофель рекламирует удобство новых денег: «Кому теперь нужны кошельки? Слишком громоздко. Банковская бумага так уютно прячется у сердца и прекрасно соседствует с любовной запиской». Фауст, кстати, почти не вмешивается в эту авантюру: как ученый, он не до конца понимает механику и склонен воспринимать ее как «магический трюк» — ровно так, как многие клиенты инвестиционных банков относятся к сложным финансовым продуктам.
Однако, по логике и Гете, и экономической теории, бумажный праздник не может длиться вечно. Хотя Гете прямо не описывает скачок цен, Штайнхерр считает очевидным, что «цунами расходов» в условиях ограниченного предложения товаров ведет к инфляции и обесценению валюты. Рост денежной массы без ясных ограничений, подкрепленный туманной верой в «сокровища под землей», неминуемо подтачивает доверие. В пьесе это проявляется не столько через цифры, сколько через социальные последствия: беспорядки, гражданскую войну, появление «Анти-императора», который обещает реформы и располагает «реальным золотом». Но и здесь звучит знакомый мотив: «где деньги, там и преступление». С помощью Мефистофеля шайка солдат похищает золото реформатора, чтобы спасти старого императора, тот побеждает и за верную службу делит между приближенными землю и деньги. Часть этой земли — бесплодная прибрежная полоса — достается Фаусту. Используя бумажные деньги, он строит плотины и осушает побережье, превращая «никчемный участок» в новое пространство для хозяйства — почти как голландцы, веками отвоевывавшие сушу у моря. Здесь Фауст окончательно становится предпринимателем: его цель — создать «царство свободы и достатка», реализовать парадигму экономического роста.
В финале Фауст формулирует свое «завещание» для современного мира: он мечтает о «многих миллионах» людей, живущих на отвоеванной земле «жизнью не безопасной, но свободной и деятельной», и утверждает: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой». В этот момент он не останавливается в наслаждении, не произносит «остановись, мгновенье», и именно это спасает его душу.
Штайнхерр подчеркивает, что Гете писал «Фауста» в определенном историческом контексте: он был сыном богатой франкфуртской семьи, жил в торгово-финансовом центре, а как министр при дворе в Веймаре занимался государственными финансами. В его библиотеке, как показывают исследования, было много экономической литературы. Он знал о сеньораже — доходе правителя от чеканки монет, который при переходе к бумажным деньгам превращался почти в «чистую прибыль»: стоимость банкноты минус стоимость бумаги и печати. Он также знал исторические эксперименты с бумажными деньгами. В XVIII веке шотландский финансист Джон Ло предложил во Франции выпускать банкноты, обеспеченные не золотом, а стоимостью земли и будущими доходами. Суть предложения была двойственной: дать экономике ликвидность и одновременно ограничить эмиссию. На практике массовая эйфория смела все разумные ограничения, закончилась пузырем и финансовым крахом. Позже, после Французской революции, были выпущены «ассигнаты», формально обеспеченные национализированными церковными землями. Сначала они существовали как облигации с купоном и использовались для покупки земли, но уже через год купон отменили, и ассигнаты превратились в полноценную валюту. Сначала это действительно оживило торговлю, но по мере печати все новых выпусков, на фоне политической нестабильности, началась инфляция и обвал доверия.
Гете видел эти примеры и на их фоне понимал двусмысленность бумажных денег: с одной стороны, они снимают жесткий «золотой» потолок, позволяя развиваться экономике; с другой — создают соблазн «разбогатеть из ничего», как алхимики, превращающие свинец в золото. Как в пьесе Мефистофель предлагает императору «виртуальное золото под землей», так и реальные правители легко увлекаются идеей невидимого обеспечения и кажущейся безграничности эмиссии. Сам Гете, будучи свидетелем финансовых экспериментов и соблазнов, якобы отговорил герцога Карла Августа от поспешного введения бумажных денег и настаивал на реформе бюджета, а не на чудесах эмиссии.
В заключительных разделах Штайнхерр проводит мост от «Фауста» к современной денежной политике. Главный вопрос нашего времени звучит так: «Что делать с бумажными деньгами?». Эта проблема никуда не делась, но сегодня переместилась в плоскость центральных банков, фиксированных курсов и доверия к институтам. Бумажные — а теперь и безналичные — деньги всегда опираются на веру в то, что за ними стоят реальные активы и строгие правила. Но ни независимость центробанков, ни договоры вроде Маастрихтского не гарантируют от политических соблазнов «включить печатный станок» ради краткосрочного облегчения.
Штайнхерр напоминает, что президент Бундесбанка Йенс Вайдман прямо ссылался на «Фауста», обсуждая опасности безграничных программ выкупа облигаций, и говорил о возможном «фаустовском пакте», когда политикам предлагается «более приятная альтернатива» вместо болезненных реформ. Бывший глава Европейского центрального банка Жан-Клод Трише также отмечал двойственную природу денег у Гете, которые способны приносить «и лучшее, и худшее». Настороженность немцев к инфляции и любви к «твердой валюте» объясняется не только травмой гиперинфляции 1920-х, но и культурным кодом, поскольку «Фауста» читает каждый немец в школе.
В конце своей работы, Штайнхерр переносит мотив императорской валютной авантюры на историю евро. Император у Гете подписывает банкноты, не имея ни сильной экономики, ни надежных институтов; точно таким же образом евро создавался под подписью многих «князей» с разной силой экономик и разной культурой ответственности. В ряде стран дешевый кредит в евро породил тот же «праздник за чужой счет», что и у подданных императора: рост долгов, всплеск потребления, расхождение инфляции. Кризис еврозоны 2009–2011 годов Штайнхерр интерпретирует как современный вариант сюжета «слишком много денег, слишком мало дисциплины и ставка на чужую солидарность». В его прочтении, Бетховен и Шиллер дали Европе гимн, а Гете — предупреждение о темной стороне денежных инноваций: всякий раз, когда кто-то предлагает простое чудо вместо сложной работы по реформам и укреплению институтов, стоит вспомнить Мефистофеля с его «бумагой, уютно лежащей у сердца» и спросить себя, не вступаем ли мы в новый фаустовский договор.
Отсюда важность золота. Желтый металл в «Фаусте» играет роль естественного ограничения непомерных спекуляций, безудержной эмиссии и жизни «не по средствам» — его нельзя создать «из воздуха», оно требует труда, и потому сдерживает политический популизм и злоупотребление властью.
