Эксклюзивный материал из недавно вышедшей книги Брендана Брауна и Филиппа Симонно «Плохие деньги: пособники инфляции в условиях войны, пандемии и рецессии» (изд-во «Palgrave Macmillan», 2025 г.). Часть первая тут, вторая - здесь, третья – тут, четвертая – здесь.
Обратимся сначала к украинскому кризису, а затем — к экономической войне между США и Китаем. Формально эти события не могут быть частью исторического обзора, поскольку на момент написания они все еще продолжаются. Тем не менее можно сделать ряд наблюдений, которые хорошо вписываются в ключевые темы, уже рассмотренные в этой главе.
В 2023–2024 гг. США, по сути, курировали своих союзников по НАТО в контексте конфликта с Россией, предоставляя Украине масштабную военную и финансовую помощь после февраля 2022 года. На момент написания данного текста (лето 2025 года) совокупный объем американской помощи оценивается чуть менее чем в 200 млрд долларов, включая доходы от процентов по замороженным в США российским активам. Это примерно 0,7% годового ВВП США — величина, которая пока совершенно несопоставима с затратами на войну с терроризмом или Корейскую войну. При этом американские войска формально не задействуются, но участие США остается активным и ключевым, пусть и без прямого боевого присутствия. В течение 2025 года США в ряде аспектов начали сокращать свое участие в указанном конфликте, хотя и не выходят из нее полностью. Соответственно, финансовые издержки для США постепенно уменьшаются.
В политической сфере велась в значительной степени надуманная дискуссия о том, какую часть военных расходов следует считать прямой помощью Киеву, а какую — фактическими расходами внутри США на оплату деятельности американских производителей вооружений и сопутствующих услуг для Украины. Такое различие вводит в заблуждение. И те и другие расходы ложатся на бюджет и в конечном счете означают перераспределение товаров и услуг из альтернативных сфер, куда они направлялись бы при действии свободных рыночных механизмов. Итогом становится меньше инвестиций, потребительских товаров и услуг, доступных населению США в целом. Лишь в рамках во многом ошибочных моделей кейнсианских теорий недопотребления можно утверждать, что производство большего количества вооружений в США и их передача в виде дара иностранному государству повышает, а не снижает совокупное благосостояние внутреннего населения. Иная ситуация возникает лишь в том случае, если иностранное государство — в данном случае Украина — получает американское оружие или его эквивалент за счет финансовой помощи из неамериканских источников. Такая схема стала рассматриваться как реальная возможность летом 2023 года.
Даже с учетом этого масштабы помощи не являются критически перегружающими экономику. Однако сам факт ведения конфликта и участия в ней США оказал экономическое воздействие, выходящее далеко за рамки чистой бюджетной арифметики. Во-первых, это могло сделать политически более сложным сокращение других статей бюджета. В результате сохраняются прогнозируемые дефициты бюджета, пусть и «подретушированные» с помощью оптимистичных предположений о росте экономики или амбициозных планов по сокращению неэффективных расходов. Во-вторых, сближение Китая с Россией в ходе конфликта стало катализатором нарастающей экономической войны между Китаем и США.
В глазах американских «экономических ястребов» Китай теперь был виновен не только, как и прежде, в нарушении принципов глобальной торговли — прежде всего за счет масштабного государственного вмешательства во всех его формах, — но и рассматривался как угроза миру на планете в условиях растущей напряженности вокруг Тайваня, его союза с Россией и тесных связей с Ираном. Вполне закономерно, что все это подорвало доверие китайских граждан к доллару и к бумажным валютам стран-союзников США, включая европейские и азиатские государства. На фоне болезненного краха рынка недвижимости и сопутствующих финансовых стрессов у китайских инвесторов было мало оснований доверять и собственному государству, особенно с учетом крайне неблагоприятных демографических тенденций. Эти факторы во многом объясняют резкий рост спроса в Китае как на золото, так и на криптовалюты. Новые меры по замораживанию активов, введенные США и их союзниками в начале конфликта, включая санкции против третьих сторон, помогавших России, напугали также широкий круг инвесторов и компаний в так называемом «нейтральном мире» за пределами Китая, побудив их сокращать вложения в бумажные валюты.
Опасения вашингтонских «ястребов» были связаны с возможностями и намерениями Китая действовать агрессивно, нанося ущерб интересам США. Однако для многих из них фундаментальным оставалось убеждение, что вступление Китая во Всемирную торговую организацию — согласованное и проведенное через Конгресс второй администрацией Клинтона — вообще не должно было состояться. По их мнению, Китай систематически нарушал правила свободной торговли, прежде всего через каналы масштабного государственного вмешательства в промышленность и финансовые репрессии, включая жесткие валютные ограничения. Безусловно, американские потребители выиграли от доступа к дешевым товарам китайского происхождения, а некоторые компании США — как финансовые, так и нефинансовые — извлекли огромные прибыли из сотрудничества с Китаем и его режимом, укрепив свои глобальные монопольные позиции в сочетании с внутренним клановым капитализмом. Однако, как утверждали экономические критики Китая, в целом американская промышленная экономика понесла серьезные потери, что означало снижение потенциального благосостояния. Причем эти потери были непропорционально сосредоточены в группах населения, играющих ключевую роль для поддержки соответствующих политических сил.
Начало объявленной США тарифной войны, развернутой в условиях режима «плохих денег», несло в себе значительный инфляционный риск в рамках существующего валютного порядка. Валютный режим, поощряемый доминирующими политическими силами, был способен реагировать на ожидаемое экономическое ослабление — будь то в самих США вследствие неопределенности торговой войны и реального шока предложения, либо в остальном мире из-за сокращения экспортных потоков в США — путем усиления денежной инфляции. Такая реакция нейтрализовала бы естественную тенденцию экономического спада к снижению среднего уровня цен на товары и услуги. В США цены могли бы существенно вырасти после начального периода мнимой стабильности, вызванной всплеском импорта в преддверии введения тарифов. Затем наступила бы стадия «пустых полок», когда такие розничные гиганты, как Amazon, Home Depot, Ikea и Walmart, чья бизнес-модель в значительной степени опиралась на закупки дешевых китайских товаров, еще не смогли бы оперативно заменить утраченные поставки. Дополнительным фактором образования пустых полок стало бы переключение потребителей и бизнеса на несовершенные заменители китайских товаров — как импортные, так и отечественные, — производство которых невозможно быстро нарастить в краткосрочной перспективе.
Позднее, по мере ослабления шока предложения и даже его разворота — как в США, так и в ряде зарубежных стран, не полностью подпадающих под действие тарифов, — расширение производства стало бы компенсировать товары, обложенные высокими пошлинами. Это привело бы к некоторому понижательному давлению на цены товаров и услуг в США. Одним из факторов смягчения шока предложения могло бы стать замещение как со стороны потребителей, так и производителей товаров, подпавших под американские тарифы. Другим возможным фактором стало бы частичное сворачивание тарифов в будущем по мере адаптации торговой политики США к изменениям в политической среде. Однако в рамках действующего валютного режима это понижательное давление, вызванное ослаблением шока предложения, могло бы, напротив, стать триггером новой волны денежной инфляции. Защитники режима оправдывали бы фактическое новое вливание денег необходимостью противостоять падению цен и не допустить снижения инфляции ниже уровня 2% в год.
В условиях системы «хороших денег» первоначальный рост цен в фазе наиболее острых перебоев с поставками, скорее всего, немедленно вызвал бы дефицит денежной базы. Повышение ставок на денежном рынке в сочетании с сокращением запланированных расходов домохозяйств и бизнеса на немонетарные товары и услуги — с целью восстановления реальных остатков базовых денег — способствовало бы развороту общего повышения среднего уровня цен, произошедшего в момент возникновения шока предложения. В условиях системы хороших денег экономические агенты понимают, что средний уровень потребительских цен на фоне наиболее тяжелых разрывов поставок, как правило, выше, чем позднее, когда дефициты предложения ослабевают. Следовательно, рациональным становится откладывание потребления. Падение цен оказалось бы тем более значительным, если бы в США действительно произошел рост производительности в результате прекращения сильно перекошенных торговых отношений с Китаем, сформированных в условиях репрессивного политического, экономического и финансового режима в Пекине.
